Странный Джон[] - Олаф Степлдон

До того, как Джону исполнилось шестнадцать, он еще несколько раз заводил случайные связи с мальчиками старше него и молодыми мужчинами. Он все еще был физически неразвит, но его воображение предвосхищало его развитие, делая Джона не по годам способным к любовной чувствительности. На протяжении всего этого времени, однако, он был совершенно безразличен к тому факту, что большинство девушек находили его внешность отталкивающей.

Но в шестнадцать, имея внешность странного двенадцатилетнего мальчишки, он обратил свое внимание на женщин. Через некоторое время девушки, с которыми он общался, начинали относится к нему лучше, хотя и с некоторой мстительностью. Это означало, что они были вынуждены взглянуть на него иначе, так как он начал изучать новые техники и манеру поведения, направленные на противоположный пол.

Усовершенствовав свои приемы, Джон принялся с холодной расчетливостью испытывать их на общепризнанных «звездах» местного общества. Одной из них была надменная молодая женщина с удивительным именем Европа, дочь состоятельного судовладельца. Она была светлой, крупной и атлетически сложенной. Обычным выражением на ее лице была слегка презрительная усмешка, которую портила только какая-то коровья тоска в глазах. Она была обручена дважды, но слухи утверждали, что ее общение с противоположным полом было куда ближе, чем позволяла помолвка.

Однажды на пляже она по случайности (как могло показаться) впервые заметила Джона. Европа лежала на солнце в окружении сонма поклонников. Сама того не зная, она расположилась рядом с полотенцем Джона — ее локоть прижимал его край. Джон, желая обсушиться после купания, подошел к ней сзади, легонько подергал за край полотенца и едва слышно пробормотал: «Простите пожалуйста». Она обернулась и, оказавшись лицом к лицу с гротескным созданием, с ужасом отшатнулась и торопливо освободила его полотенце. Потом, вернув себе привычное хладнокровие, прокомментировала своим поклонникам: «Господи, вот так бесенок!» — что Джон, несомненно, должен был услышать.

Потом, когда Европа совершала один из своих восхитительных прыжков с верхней площадки вышки, Джон каким-то образом умудрился столкнуться с ней под водой, и они вынырнули вдвоем совсем рядом друг с другом. Джон рассмеялся, и быстро поплыл прочь. Европа осталась одна. Секунду она переводила дыхание, потом тоже засмеялась и снова взобралась на вышку для прыжков. Джон, похожий на горгулью, уже устроился на одной из площадок. Уже вытянув руки и готовясь к прыжку, Европа крикнула ему с притворным раздражением: «На этот раз тебе меня не поймать, маленькая обезьянка!» Джон камнем рухнул вниз и вошел в воду полсекундой позже нее. Через некоторое время они слова вынырнули вместе. Европа отвесила ему оплеуху, вырвалась из цепких рук и поплыла к берегу, где принялась прихорашиваться и нежиться на солнце.

Джон же продолжал резвиться в воде у нее на виду, ныряя и плавая. Он изобрел собственный стиль плавания, сильно отличавшийся от «треджена», в отдаленных северных провинциях все еще считавшийся единственным достойным способом плавания. Лежа в воде на животе и попеременно ударяя обеими ногами и одновременно гребя руками в манере «треджена» Джон обгонял многих умелых пловцов старше себя. Кое-кто говорил, что если бы он выучил более «достойный» стиль, то мог бы стать по-настоящему хорошим пловцом. Мало кто в нашей провинции знал, что экстравагантный стиль Джона, или очень похожий на него, зародившийся в Полинезии, в профессиональных кругах Европы, Америки и даже Англии постепенно вытеснял «треджен»[24].

Эта экстравагантная демонстрация ловкости и силы притягивала взгляд Европы помимо ее воли. После этого Джон вышел из воды и принялся вместе со своими приятелями играть в мяч, бегая, прыгая и изгибаясь с той неуловимой грацией, которая совершенно покоряла тех немногих, кто способен был ее распознать. Болтавшая с обожателями Европа наблюдала за ним и определенно была заинтригована.

В процессе игры Джон как бы случайно бросил мяч так, что он выбил сигарету у нее из руки. Подскочив к девушке, Джон пал на одно колено, взял пострадавшие пальцы и поцеловал их с насмешливой галантностью и намеком на искреннюю нежность. Все засмеялись. Не выпуская ее руки, Джон поднял свои огромные глаза и в упор взглянул на Европу. Гордая девица рассмеялась, невольно зарделась и отняла руку.

Так начались их отношения. Я не стану перечислять все способы, какими маленький разбойник завоевал принцессу. Достаточно задержаться на секунду на их отношениях в тот момент, когда роман достиг пика своего развития. Не представляя, чем это обернется для нее, Европа поощряла юного волокиту, не только заигрывая с ним во время купания, когда они вместе прыгали с вышки, но так же устраивая совместные прогулки на ее автомобиле. Джон же, нужно заметить, был слишком благоразумным и, кроме того, был занят другими предметами, чтобы сделаться слишком доступным. Поэтому встречи их не были частыми — но достаточными, чтобы он мог надежно удерживать свою добычу.

Сравнение, возможно, неоправданное. Я не пытаюсь утверждать, что способен анализировать поступки Джона, даже в юности, когда его мотивы были относительно просты. И хотя я практически уверен в том, что изначально причиной его посягательства на Европу было желание понравится женщине в расцвете лет, я вполне могу поверить, что, с развитием их отношений, он стал рассматривать их как нечто более сложное. Порой он смотрел на нее с выражением, в котором отчуждение смешивалось не только с презрением, но так же с искренним восхищением. Его удовольствие от ее прикосновений, без сомнения, происходило от возраставшего полового влечения. Но, хотя он и способен был мысленно оценить ее с точки зрения самца ее собственного вида, он всегда, как мне кажется, помнил о том, что биологически и духовно она находится ниже него. Удовольствие от завоевания и наслаждение от прикосновений с полной жизни и чувственной женщиной были отравлены пониманием, что он сближался с животным, с кем-то, кто никогда не сможет удовлетворить более глубокую его нужду и способен принизить его самого.

В Европе их отношения произвели поразительные изменения. Поклонники были отосланы прочь. Ядовитые насмешки были забыты. Все говорили, что она «поддалась ребенку, да еще и уродцу». Она же разрывалась между необходимостью сохранять достоинство и чувством, которое было наполовину половым влечением, наполовину — материнским инстинктом. Ужас ее положения и непреодолимая странность поработившего ее существа лишь усугубляли страдания. Однажды она сказала мне кое-что, раскрывшее напряжение, существовавшее в ее отношении к Джону. Мы собрались небольшой компанией для игры в теннис. На несколько минут мы с ней оказались в одиночестве. И она, изучая свою ракетку, неожиданно спросила: «А вы вините меня, в том, что происходит с Джоном?» И пока я искал подходящий ответ, добавила: «Я полагаю, что вы-то знаете, какой властью он обладает. Он как… бог, принявший обличие обезьяны. И если он обратил внимание на какого-то человека, тот уже не может думать о простых смертных».